Протоиерей Георгий Михайлович Бенигсен был в Петропавловском Соборе в должности первого священника (1969 – 1970).
В нашу редакцию поступила фотография 25-летней давности, где бывший наш священник о. Георгий Бенигсен получает награду от Патриарха Московского и Всея Руси Алексия II. С обратной стороны есть и об этом заметка его Матушки. Это говорит о том, что даже после 20-летнего отъезда с нашими Соборянами он имел духовную и человеческую связь.
ХРИСТОС ПОБЕДИТЕЛЬ
Протоиерей Георгий Михайлович Бенигсен (1915-1993) родился в1915 г. в Казани в семье военного инженера. Его детские годы совпали с годами революции и гражданской войны. В 1924 году его семья выехала в Латвию, где важную роль в становлении будущего священника сыграло Русское Студенческое Христианское Движение (РСХД). В 1930-х гг. – активный член РСХД. 1937 году Георгий был рукоположен во диакона, а в июне 1941 года, за несколько дней до начала войны, в соборе Рижского Троице-Сергиева монастыря – во иерея.
В годы войны о. Георгий принимал участие в деятельности Псковской миссии Русской Православной Церкви, открытой на оккупированной немцами территории.
Был настоятелем церкви вмч. Димитрия Солунского во Пскове (1941-1943), при котором организовал детский приют, позже перемещенный в Мирожский монастырь.
В 1944 г. эвакуирован в Латвию, позже – в Германии. До конца войны и позднее в послевоенной Германии продолжал он пастырскую работу среди русских беженцев, в лагерях для перемещенных лиц. был пастырем храма прп. Серафима Саровского в Мюнхене, редактором «Вестника РСХД».
В конце 1950 года отец Георгий с семьей переехал в США. Некоторое время был настоятелем храма св. Иоанна Предтечи в Беркли (Калифорния), затем настоятелем старейшего в епархии Свято-Троицкого собора в Сан-Франциско. В 60-е годы он служил в штате Колорадо, Нью-Йорке и Канаде. В 1970-х годах отец Георгий возвратился в Калифорнию и служил в храмах Саратоги и Сан-Франциско.
С 1981 по 1993 год, до выхода за штат, служил в Свято-Успенском монастыре в Калистоге. Скончался 6.08.1993 г. в Калистоге (Калифорния). Дар слова и учительства сочетался у отца Георгия с выдающимися организаторскими способностями. Он занимал высокие административные посты в епархиях, где служил, а также в центральном управлении Православной Церкви в Америке. Особое внимание уделял он церковноприходским школам, деятельность которых налаживал во всех приходах, где проходило его служение. В 1980-е годы в течение семи лет отец Георгий выступал по радио «Свобода» с воскресными религиозными беседами. Сборник его радиопроповедей «Не хлебом единым» готовится к изданию Братством во имя Святителя Тихона, Патриарха Всероссийского.
Предлагаемый очерк написан в 1946 году, когда у оставшихся в живых еще стояли перед глазами лица погибших друзей. Самым острым желанием было рассказать правду, самым горьким разочарованием – нежелание тех, кто не прошел через этот опыт, слушать. Вне зависимости от того, как сложилась судьба движенцев после Второй Мировой войны, их всегда объединяло то, чем они жили, чем руководители Движения зажигали молодежь. Заглавие публикуемого очерка предельно кратко и недвусмысленно выражает ту цель, которой они верно служили в разных концах света.
Начинается война. Наша маленькая цепь «буферных государств» лежит пока между «друзьями» – Германией и СССР. Однако вера в прочность этой дружбы слабеет все больше. Кто же первым наложит на нас лапу – Гитлер или Сталин? Этот вопрос дебатируется повсюду, в том числе, конечно, и в студенческих христианских кругах. Мы знаем много правды о Германии, наши сведения о восточном соседе часто сбивчивы и неточны. Однако мы распропагандированы не хуже многих англичан и американцев, мы хотим и стараемся верить, что Советский Союз уже «не тот», что там почти все эволюционировало к лучшему. К тому же мы, русские в Прибалтике, как меньшинство несколько ущемлены. Наше Русское Студенческое Христианское Движение работает только подпольно, и в большевиках нам невероятно хочется видеть «своих» – русских.
Наконец, в том же 1939 году СССР получает в Прибалтике военные базы, мы видим первых красных офицеров, разгуливающих по улицам наших городов. Общаться с ними строжайше запрещено. Лица маловыразительны, но чрезвычайно выразительны огромных размеров «маузеры», низко свисающие из-под их не всегда ловко сшитых морских кителей. Наша христианская работа среди русской молодежи еще идет, но мы стараемся предпринимать некоторые маленькие меры предосторожности на случай оккупации. Иностранные друзья усиленно предлагают нам выехать в Германию под видом германских репатриантов, но мы категорически отказываемся. Остается на местах все руководство христианской студенческой работы.
Середина июня 1940 года.
Комедия народной воли присоединения Прибалтики к Советскому Союзу разыграна, комедия пошлая, с дешевой режиссурой. Маленькие конфликты на границе, и первые советские танки входят в города Прибалтики. Мы еще хотим верить в эволюцию, стараемся видеть в красноармейцах «своих», но от участия в «народных восторгах», очень жидких и очень пьяных, воздерживаемся. Проходит неделя, две, месяц… Даже веселые физиономии становятся более вытянутыми, хотя «народные восторги» принимают все более грандиозные формы. Они становятся обязательными, проходят чинно и организованно. За неучастие в них грозят серьезные неприятности на службе.
Наши ряды начинают понемному редеть. Многие уходят с тем, чтобы кануть в неизвестность. Ночью их уводят агенты НКВД, оставляя в квартире щемящий душу след многочасового обыска. Так уходят все три моих милых спутника в амстердамской поездке, уходят, чтобы ответить, по-видимому, и за участие в Амстердамской конференции[*]. Так уходят и многие другие друзья и соработники по христианскому и экуменическому делу. Их жизнь кончается. Начинается житие, исповедничество, мученичество, о котором нам еще не дано знать. Ибо потом мы видели только брошенные трупы других заключенных, безмолвно говорившие нам о тех страданиях, которые должны были понести за Христа наши дорогие друзья. Так шли недели, месяцы, унося друзей, сгущая мрак и тоску, сковывая ум и сердце безвыходностью. Каждую ночь ждешь, не придут ли за тобой. В каждом знакомом начинаешь видеть осведомителя. В глазах всякого говорящего с тобой видишь огонек подозрительности и недоверия. СТРАХ – это самое жуткое рабство из всего сущего, вот краеугольный камень, на котором построена эта нечеловеческая система.
Близится совето-германская война. Чувствуется какая-то тревога в воздухе. Но эта тревога вызывает на лицах знакомых слабый отблеск надежды. И вдруг – страшные Варфоломеевские ночи двенадцатого и тринадцатого июня 41 года. Во всех городах Прибалтики мобилизованы все грузовые автомобили. Двенадцатого июня я иду с моим другом и сотрудником по студенческой христианской работе по улицам нашего города. Все площади запружены грузовиками. Мы рассуждаем, к чему бы это, и не можем найти ответа. Бедняга, для него этот вопрос неожиданно разрешился в ту же ночь, когда его, тихого и спокойного приват-доцента теологии, оторвали от жены и маленького сына и угнали в неизвестность. Две ночи и день носились по улицам грузовики, вырывая из домов отдельных людей и целые семьи, отвозя их на товарные станции, чтобы оттуда, продержав в запечатанных товарных вагонах несколько суток без пищи и медицинской помощи, отправить «на поселение» в необъятные просторы Сибири и Казахстана. Так были увезены сотни тысяч ни в чем не повинных перед советской властью людей, главным образом, интеллигенции.
Перед этими страшными днями произошло значительное событие в моей личной жизни: 6 июня я принял сан священника (до того времени я был диаконом), чувствуя, что испытания в любую минуту могут постичь и меня, и желая встретить эти испытания во всеоружии пастыря Церкви Христовой. Господь неисповедимыми путями провел меня через страшный «красный» год Прибалтики целым и невредимым, провел, думаю, для того, чтобы сделать свидетелем дальнейшего. Мой вывоз в СССР, как и большинства остававшегося православного духовенства, предполагался тремя неделями позже. Германо-советская война нарушила эти планы.
Религиозный подъем в народе за год советской оккупации вырос и углубился. Никогда храмы не были так полны, никогда в них не проливалось столько слез, не раздавалось столько вздохов, как в течение этого времени. Власти еще не решались предпринимать слишком явные репрессии против людей, близких Церкви, поэтому храмы оставались единственным прибежищем измученных и затравленных душ. Красноармейцам и офицерам, как и членам их семейств, посещение храмов было запрещено строжайшим образом. Несмотря на это, многие жены красных офицеров пользовались пребыванием в Прибалтике, чтобы тайком окрестить в русских храмах своих детей.
22 июня 1941 года.
Война Советского Союза с Германией. На всех лицах затаенная радость. Никто не думает о том, что принесут нам новые завоеватели. Думают только о том, что конец ненавистнейшего режима становится реальностью.
Большевики в панике. Отступление – самое страшное из бегств, когда-либо виденных. По пути красные стараются еще ликвидировать «шпионов и диверсантов» – расстреливают почти на улицах мирных граждан. Все сердца переполнены ужасом, животным страхом и ненавистью. Все стараются забиться поглубже в подвалы, в погреба или уйти в леса, чтобы там переждать события. Тот, кто не принимает этих мер самосохранения, часто платит за это свободой или жизнью.
И вот, вслед за убегающими в панике, разрозненными, потерявшими командиров и связь частями Красной армии, часто даже обгоняя их, входят немцы, молодые, здоровые, воинственные, снисходительно презрительные. А встречали их так, как, вероятно, никого из победителей давно не встречали и долго еще встречать не будут. В тот момент для сознания «освобождаемых» они несли одно: конец этого дикого, звериного СТРАХА, правящего всеми в Советском Союзе, начиная от последнего маленького рабочего или чиновника и кончая самими диктаторами, вечно боящимися предательств, измены, диверсии. Вот этому страху пришел конец, можно было выйти из подвалов, вернуться из лесов, как же было не встречать «победителей», принесших утраченную радость жаркого июльского солнца.
Начали подсчитывать потери: они были ужасны. За последние дни своего владычества агенты госбезопасности успели оставить множество искалеченных, обезображенных трупов людей, умиравших, как правило, от выстрела в затылок.
Смотрю на рослых, красивых немцев, вспоминаю свои сравнительно недавние впечатления от поездки через Германию и вижу, что ожидать добра от этих «освободителей» не приходится. Однако перед глазами возникают яркие слова амстердамского девиза, укрепляющие на предстоящую борьбу: «Христос – победитель».
На дворе Свято-Димитриевской школы и приюта содружество молодежи построено в три шеренги в день своего праздника. О. Г. Бенигсен и Петя (сирота из приюта с хоругвей. Слева направо правофланговые: З.В. Соловская, Н.Г. Одинокова, Р.И. Матвеева. 6 мая (н. ст.) 1943 г. св. великомученика и победоносца Георгия.
Фото Р.В. Полчанинова
Борьба начинается. Борьба за победу Христову, за душу человеческую. Немцы враждебны к Церкви. В противоположность Советскому Союзу, они стараются не слишком открыто проявлять эту враждебность. Но им страшно не хочется отдавать нам души сотен тысяч военнопленных и пропускать наше влияние к миллионам русских душ на оккупированной ими территории России. Они верят в то, что большевистская политика изгладила все следы христианства из души русского человека, и всячески оберегают эту душу от нового влияния Церкви. Мы делаем все возможное, чтобы проникнуть к военнопленным и в Россию. Наконец удается первое. То, что мы видим, ужасно! Десятки тысяч, сотни тысяч истощенных, замученных, оборванных, босых, голодных – не людей, а комков голых нервов. Эти миллионы красноармейцев добровольно переходили к немцам. Они переходили, горя ненавистью к политическому строю на родине, надеясь повернуть штыки против ненавистной власти. Они видели в немцах спасителей их родины, они шли к немцам с открытой душой. Со стороны немцев они встретили только обман, провокацию, колючую проволоку страшных Stalag’ов, голод, унижения, побои, рабский труд. … Они терялись, они становились зверьми от гнева и страха, животными от голода и лишений. Те, кто могли, убегали в леса, образуя партизанские отряды. Те, кто оставался, умирали массами от голода, холода, сыпняка, непосильного труда, истощения. Иные шли в немецкие части и добровольческие формирования, в надежде получить возможность вооруженной борьбы с коммунизмом на родине.
Нам с огромными трудностями удалось организовать богослужения в лагерях военнопленных в Риге. Это были самые страшные литургии в моей жизни. Посередине лагеря, под открытым небом, совершается таинство Евхаристии. Кругом тысячи мужчин, несчастных, измученных, бесконечно усталых, голодных. Лиц не различаешь: вся толпа смотрит на тебя одними огромными глазами, полными бездонной скорби, такими глазами, как пишут на изображениях Христа в терновом венце. И из этих глаз неудержимым потоком льются слезы, текут по неумытым, заскорузлым щекам. Пятидесятилетние мужи и шестнадцатилетние юноши стоят, тесно прижавшись друг к другу, и плачут, не стесняясь никого, плачут, чувствуя сердцем, что здесь Тот, перед Кем можно излить все унижения, всю скорбь, всю боль о себе, о Родине, о близких, оставшихся дома и несущих бремя советского строя…
Кончается литургия. Подходят целовать крест, целуют руку священника, целуют его ризы, стараются, несмотря на строжайшее запрещение, шепнуть несколько слов, передать записку с адресом, с просьбой разыскать близких. А немцы начинают зверствовать в открытую. Страшные расстрелы евреев. Аресты «инакомыслящих». И колоссальных масштабов систематическое, продуманное уничтожение русской живой силы – военнопленных.
Наша жизнь и работа при немецкой оккупации были непрерывной борьбой с немцами за душу русского человека, за наше право служить этой душе, служить нашему родному народу, из-под ига подпавшему под иго другое. Сегодня нашу борьбу хотят изобразить как сотрудничество с фашистами. Бог судья тем, кто хочет запятнать наше святое и светлое дело, за которое одни из наших работников, в том числе священники и епископы, погибали от пуль большевистских агентов, других арестовывало и убивало гитлеровское Гестапо.
Наконец исполнился предел наших чаяний: нам удалось отправить в оккупированные немцами русские области первую группу священников-миссионеров. Собственно, эта победа была нашей только в очень незначительной степени. Ее одержали сотни тысяч русских людей, истосковавшихся по Богу, по Церкви, по благо-вестию, тех, к кому мы отправляли наших священнослужителей. Эти люди вдребезги разбили надежды немцев на успех советской антирелигиозной пропаганды и воспитания. Они требовали церкви, священников, богослужения. Немцам, нехотя, пришлось уступить. С этой миссионерской группой отправился и я.
Псков. Мирожский монастырь.Современный вид
Для каждого должны быть понятны те чувства глубокой взволнованности, которые охватили все мое существо, когда мы переехали границу родной земли, той земли, вне которой прошла наша юность, по которой всегда тосковало сердце, к которой постоянно неслись все мечты и стремления. Мы въехали в родные пределы, стоя на ногах, с пением пасхальных песнопений. Мы радовались всему родному, что встречали на своем пути: небу, воздуху, чахлым деревцам, пожелтевшей осенней траве. Этот магнит родины знает только тот, кто пережил долгое изгнанничество.
Но сердце уже начало сжиматься от того убожества, от той нищеты, которая встречалась на каждом шагу. Нищие, полуразоренные деревушки с покосившимися избами, не видавшими давным-давно никакого ремонта. Исхудалые, обтрепанные люди, босоногие, оборванные дети – вот картина советского наследия. Первые города. Улицы вымощены неровным булыжником, на домах обвалилась штукатурка, жители похожи на нищих. И только сохранившиеся местами храмы, как яркие свечи, стоят на страже этих нищенских городов.
Однако почти все без исключения храмы большевиками поруганы. Стоят только здания с внешними архитектурными формами храма (чаще всего со снятыми с куполов крестами), приспособленные под антирелигиозные музеи, кинематографы, клубы, библиотеки, гимнастические манежи, склады, механические мастерские, гаражи. На стенах сплошь и рядом аршинными буквами намалеваны антирелигиозные лозунги (особенно часто излюбленный марксовский: «религия – опиум для народа»). Это, главным образом, те города, куда иностранные журналисты и рабочие делегации могли заглянуть только в случае крайнего исключения. Поэтому запущенность и обнищалость достигает в них крайних пределов.
Пожилые люди и старики встречают нас со слезами радости на глазах. На сотни километров вокруг все храмы закрыты, священники сосланы или убиты. В тех редчайших местах, где сохранились незакрытыми крошечные, главным образом кладбищенские церкви, посещение богослужений было сопряжено с постоянной опасностью лишиться работы, получить строгий выговор по службе с соответствующим предупреждением на будущее. Прихожане этих последних сохранившихся храмов совершали героические подвиги для их дальнейшего существования. Просматривая отчетность кладбищенской церкви в городе Т., последний настоятель которой был сослан в Сибирь за полгода до германской оккупации, я установил, что прихожане этого храма в 1940 году уплатили налог за священника в размере 245.000 рублей! В тех советских условиях это была колоссальная сумма, и уплата ее свидетельствует, как велика в сердце русского человека любовь, жертвенная любовь к Церкви. Эту любовь и жертвенность мы с полной ясностью увидели в дальнейшей нашей работе. Молодежь и дети поначалу смотрели на нас изумленными глазами. Большинство из них впервые в жизни видели фигуру священника, встречая ее до тех пор только на карикатурах и шаржах антирелигиозных изданий.
Приют в Мирожском монастыре. Осталось всего 16 человек. Слева о. Г. Бенигсен, справа Н.Г. Одинокова. Конец зимы 1943 г. Фото Р.В. Полчанинова
Началась работа, полная апостольского подвига, полная трудностей и препятствий, постоянно чинимых немцами. Им очень хотелось использовать нас в своих целях порабощения и эксплуатации русского народа, очень хотелось через нас, как наиболее близко стоящих к народу и пользующихся в народной толще максимальным доверием, проводить все свои преступные мероприятия. Они получили от нас жесткий отпор по всему фронту и поняли, что просчитались. Но мы уже настолько прочно завоевали свои позиции в народе, так вросли в него, что ликвидация нашего миссионерского дела грозила бы для немцев крупными осложнениями. Им пришлось смириться с существующим положением и ограничиться тщательной слежкой за каждым нашим словом и поступком да попытками организации мелких провокационных актов на местах.
А мы росли не по дням, а по часам. Мы шли в народ, несли ему слово Христовой любви и правды, слово утешения и надежды. Мы дружили с молодежью, захватывали церковно-просветительной работой подростков и детей. Мы всей душой переживали великую трагедию нашего несчастного великого народа. Два десятилетия власть отнимала у него то, чем строилась и двигалась государственная, нравственная и культурная жизнь его предков на протяжении тысячелетий. Власть лезла грязными руками в душу всякого, старалась вырвать оттуда все, что могло напомнить о Боге, о вере, о Церкви, о Родине. Власть хваталась за душу каждого ребенка, стараясь наполнить ее материалистическим мировоззрением. Детский сад, школа, вуз, пионерская и комсомольская организации, вот те страшные круги ада, которые проходила неопытная, мягкая детская душа в советском «раю». Слава Богу, славянская душа постояла за себя. Она осталась христианской. Она так и не смогла впитать до конца чуждые ей материалистические доктрины Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина. Редкие исключения только подтверждают общее правило. А исключения действительно редки, ибо эти юные души оставались попросту пустыми и впитывали то, что несли им мы, с жадностью иссохшей земли, пьющей благотворный летний дождь.
Детская трудовая повинность. 12-летние дети мостят улицу (угол Советской (Великолуцкой) и Профсоюзной (Плоской) улиц). Съемка подобных фотографий категорически запрещалась оккупационными властями. Лето 1943 г. Фото Р.В. Полчанинова
Немцы уступили нам часть храмов. И вот совершилось буквально чудо. Почти во мгновение ока эти храмы были очищены, восстановлены и устроены для богослужений. Из рук этих полунищих людей к нам потекли пожертвования, предложения помощи, материалы для ремонта, богослужебные предметы, утварь, облачения, книги и ноты, хранившиеся долгие годы закопанными в земле, замурованными в стенах. Создались превосходные хоры певчих, уцелевшие колокола были водружены на колокольни, выбитые стекла вновь вставлены, вместо сорванных безбожными руками образов написаны новые. И … полился мягкий, чарующий русский колокольный благовест, затеплились сотни свечей и лампад перед старыми и новыми образами, раскрылись еще недавно заколоченные двери, и потек народ сотнями, тысячами, десятками тысяч, переполняя свои воскресшие храмы до отказа. Раздались возгласы священников, ответили на них стройными аккордами трогательных православных молитвенных напевов хоры, заполняя согласными звуками древние своды храмов. Дрогнули старые своды, дрогнули сердца человеческие, и полились из глаз потоки чистых слез молитвенной скорби и умиления. Старики, старухи, мужчины, юноши, девушки, подростки, дети – все утратили ложный стыд друг перед другом, сердца раскрылись, и в эти истерзанные скорбью сердца полился целебный елей молитвенной благодати.
А скорбь была велика. Ибо не было ни одной семьи, не лишившейся кого-либо из своих родных, если не в первые годы большевизма, то в «славные» времена великой ежовской чистки (1938-1939 гг.). Война с Германией унесла детей в ряды Красной армии, на бесславную гибель в защите нелюбимой власти или в тяжком немецком плену. Да и немцы мало в чем отставали от своих предшественников, хватая людей без разбора, по первому подозрению, лишая их свободы и жизни, отсылая на рабский труд в Германию. Несчастный страдалец народ!
Мы делали все, что могли. Открыли сотни приходов, окрестили десятки тысяч некрещеных детей, подростков и взрослых. Открывали церковные приюты, детские сады и приходские школы. Вели огромных размеров катехизацию. Несли проповедь Евангелия в каждый доступный нам уголок. Посильно несли труд социальной помощи. Вели подпольную работу с детьми и молодежью, организуя церковные союзы, содружества, сестричества и братства.
Мы уже давно видели надвигавшийся крах Германии, но это нас не касалось. Мы отовсюду уходили последними, делая до конца свое дело с неослабевающей упорностью, зная, что наше дело – дело Христовой победы.
Рига. Девочки-псковитянки в рабочем лагере. Наклоненная внутрь проволока на заборе красноречиво говорит об отношении нацистов к русским людям. Весна 1944 г.
Фото Р.В. Полчанинова
Уходя, немцы увеличивали масштабы своих безумных зверств. Горели деревни, горели города, и несчастное население, которому и так нечего было выбирать, принудительно гналось перед отступающими в панике немецкими войсками. Мы шли с населением, вновь оставляя родную землю, оставляя жертвы, павших под пулями партизан, агентов Гестапо, или просто решивших не уходить или не успевших уйти. Мы шли на Запад, зная, что от большевиков нам нечего ждать пощады, зная на этот раз советский режим так же хорошо, как немецкий. Сердце часто подсказывало: останься, раздели участь тех, кто взял на себя крест мученичества, кто страдает за Христа в ссылках и концлагерях необъятных просторов Сибири. Но другой голос звал на Запад, говоря о том, что еще не все кончено, что на Западе знают правду и за эту правду сумеют постоять. Перед глазами возникало синее полотнище в огромном концертном зале Амстердама с двумя золотыми словами: CHRISTUS VICTOR. Этот девиз обещал понимающих друзей на Западе, тех, кому победа Христова так же дорога, как нам, христианам Востока. Второй голос победил, я не прервал своего пути на Запад.
Последние дни Германии, крах, капитуляция, все это известно и никакого интереса не представляет. Единственной мыслью было – подальше бы на Запад, к западным союзникам. Это сбылось. Прогремел фронт, с уличными боями, пожарами, обстрелом. Господь спас и здесь, и вот я у американцев. Первые встречи. Два американских солдата хотят во что бы то ни стало принудительно репатриировать меня на родину. Мои уговоры и доказательства, что я никогда не был советским гражданином, не действуют. «Если вы не хотите ехать в Россию, значит, вы друг немцев, а друзья немцев наши враги». Эту железную логику они не хотят позволить разбить. Только путем длинных и драматических разговоров удается убедить репатриаторов повременить, а тем временем приходится переменить место жительства. И вот начинаются снова бесконечные страхи комиссий, репатриации, полного бесправия. Члены советских репатриационных комиссий, как хищные звери, безнаказанно рыскают по союзным оккупационным зонам в поисках несчастных жертв. Бедные русские люди предпочитают самоубийство возвращению на родину. Затравленные, запуганные до полусмерти, они мечутся с места на место, не зная, что готовит им завтрашний день, не видя нигде друзей и защитников.
Жизнь человеческая не имеет больше цены, а удельный вес человеческой души, по-видимому, действительно приравнивается девяти граммам свинца.
Стараемся наладить церковную жизнь. Находим друзей среди англичан и американцев. К сожалению, во власти этих друзей, как бы влиятельны они ни были, очень мало возможностей, и все их старания разбиваются о мрачную тень Ялтинского соглашения, этого позорнейшего из документов современности. Старым русским эмигрантам, по-видимому, не грозит особенных опасностей, за исключением неминуемого навязывания им со стороны советов обвинения в коллаборантстве и военных преступлениях. Бывших советских подданных по-прежнему выдают советским властям. Но для нас нет старых эмигрантов и советских подданных. Для нас есть несчастные русские люди, вынужденные покинуть родину, объединенные одной верой, одной кровью, одним языком, одним страхом перед советским террором, равным страху смерти.
Кончая эти строки, я понял, для чего Господь провел меня через ужасы советского и гитлеровского режимов, через огонь братоубийственной войны и сохранил до сего дня невредимым. Для того, чтобы я мог сказать эти слова правды вам, мои западные друзья и братья, мои соратники великого войска Христова. Для того, чтобы вы услышали еще одну меру правды о несчастном родном моем народе. Для того, чтобы вы не оставались равнодушными, но сделали все, что в ваших силах, для облегчения участи несчастных русских изгнанников.
Чувствую полную ответственность и, сознавая, что может грозить мне за те слова правды, которые сказаны мною прямо и неприкрыто на этих страницах, знаю, что, говоря эти слова, я исполняю мой долг перед Богом, перед Церковью, перед моей Родиной и моим народом, перед вечным девизом.
CHRISTUS VICTOR – ХРИСТОС ПОБЕДИТЕЛЬ.
«Русское возрождение». Нью-Йорк. 1981 г. № 14.
Вестник РХД № 168. Париж, 1993, с. 128.
Публикуется в сокращении
[*] Перед войной Г. Бенигсен, тогда диакон, с еще несколькими участниками РСХД в Латвии принимал участие в международной конференции в Амстердаме.